Бостонское «пасхальное яйцо»

Писатель Вадим Левенталь — о том, почему мотив важнее происхождения террористов

Мы знаем, что капитал не имеет национальности. Но есть ли национальность у терроризма? Ответ на этот вопрос может оказаться не столь простым, как кажется - отвечая на него, пришлось бы вспомнить не только 9-11, но и народовольцев, и «красные бригады», - но в любом случае такой разговор не получился бы в эмоциональном ключе.

Поспешные извинения от имени всей России за братьев Царнаевых выглядят несколько анекдотично, где-то в одном ряду с просьбой чешского МИДа не называть их «чехами». Вообще все обсуждения бостонских террористов крутятся почему-то вокруг того, откуда они приехали и кем их можно или нельзя считать. Между тем, другой вопрос кажется мне куда более интригующим – вопрос о мотиве: два молодых человека жили-были десять лет в Америке, а потом сделали то, что сделали, - с чего вдруг?

Мы знаем, какие бывают теракты, когда их проводят организованные группы – с руководством, инфраструктурой и так далее, - нынешний случай не выглядит как именно такой. Больше похоже на действия одиночки – и то, что одиночек тут двое, принципиального значения не имеет.

Портреты братьев несхожи. Старший – замкнутый, без друзей, работник СТО; младший – общительный, милый, спасатель на пляже. Несостыковка тут только кажущаяся: на самом деле общительным или замкнутым время от времени может быть даже один и тот же человек. Ну да, трудно себе представить, чтобы младший брат втянул в подобную авантюру старшего, значит, скорее всего. было наоборот – но, опять же, что с того? Старший был религиозный, не пил и не курил – и что дальше? Принципиальное значение имеет тот факт, что это не были профессиональные бомбисты из какого-нибудь лагеря подготовки смертников.

Такие же люди, как… как Брейвик – напрашивается, - и что-то в этом есть. Особенно если обратить внимание на сходство в выборе жертвы – не власть, не безликая толпа в метро, а собрание активистов – молодежный форум и марафонцы. Группы, которые одним своим видом говорят: у нас все хорошо, а будет еще лучше. Конец истории уже наступил, и теперь остается только пропагандировать ЗОЖ и обсуждать проблемы экологии.

Жест террориста в данном случае уже точно не национальный и не религиозный – он политический. Тут, кажется, нужна защита от дурака: цель этого рассуждения – ни в коей мере не оправдать чудовищное преступление, а, абстрагировавшись от эмоций, попытаться поставить вопрос о смысле, который за ним стоит.

Перед тем как отправиться убивать всех подряд, герой скорсезевского «Таксиста» стоит перед зеркалом и угрожает своему отражению пистолетом; в финале фильма он складывает пальцы пистолетиком у виска и только после этого умирает. Я повторяю мысль, высказанную Жижеком сначала в «Насилии», а теперь еще и в новом «Киногиде извращенца»: акт насилия в случае террориста-одиночки направлен не только на окружающих, но и на самого себя. То, что говорит террорист, можно перевести примерно так: мир отвратителен и несправедлив, в нем нет ни истины, ни красоты, ни любви (помните «манифест» Дмитрия Виноградова?). Но мало того: я как часть этого мира отвратителен в той же степени и поэтому тоже должен умереть. «Он хочет быть, - это Жижек уже цитирует Брехта, - последней кучей сора, выметенной из комнаты, после чего та станет чистой».

Очевидно, такой «таксист», коль скоро он появляется то там, то там – то в кино, то в реальности, то в Стокгольме, то в Москве, то в Бостоне, - не просто сумасшедший. Братья Царнаевы, в той же степени, как и Брейвик, и Виноградов, представляют собой бессознательное общества, и этот голос нашептывает нам, что конец истории еще далеко.

Террористические акты кажутся досадным багом в программе глобального благоденствия (все хорошо – вот только с последними террористами разберемся, и тогда заживем!), но в действительности дело обстоит прямо противоположным образом: капитализм немыслим без терроризма, последний вшит в первый на системном уровне, как своего рода «пасхальное яйцо» в компьютерной игре. Мы обречены натыкаться на эти «яйца» то там, то тут – до тех пор, пока что-то глобально не поменяем.